Середина Земли. Иркутские были - Мария Буркова

Пашка Маргариту Константиновну не боялся, не любил и не уважал – просто мирился с её существованием, не будучи в силах изменить это обстоятельство. В прошлом году, когда началась безумная и весёлая беготня по кабинетам – ему это нравилось, сидеть в одном три года ему опротивело до невозможности, да и на законных основаниях можно пробежаться по коридору, когда сильно устаёшь от сидения неподвижно – случилась линейка, о которой уже забыли все, кроме него, пожалуй… Две восьмиклассницы, ревевшие белугами после инцидента, быстро покинули школу, их следы потерялись навсегда. Пашка тогда был ещё невелик ростиком и торчал с краю, поближе к центру событий, получается. Рядом стоял придурок Игорёха, вечно заискивающий перед класснухой, и старательно лыбился, демонстрируя искреннюю преданность родной школе. Он был маленький, тщедушный, с выражением лица, похожим на несчастную рыбину с прилавка на рынке. За его спиной, слева – расположил своё жирное тело паскудник Карпов, и его мерзкая ухмылка если что и означала, так только то, что он успел таки где-то напакостить: намазать доску в кабинете пирожком из столовой, сперев это на кого-нибудь, в столовой наплевать в стаканы с чаем, в раздевалке насовать сора в чьи-то карманы. Карпов колол Игорёху иголкой на ножке циркуля, что положено цеплять на карандаш, со сладострастным упоением ввинчивая это орудие пытки в разные места спины своего товарища, а тот совершал подвиг долготерпения, делая вид, что ничего не чувствует. Стоило бы дать затрещину малолетнему садисту, но Пашка по опыту уже знал, что санкции прилетят не на того, кто так развлекается, а обязательно и только на того, кто вмешается в это дело. Кстати, благодарности в этом случае даже молчаливой от пострадавшего ждать бы тоже не пришлось, но, несмотря на все эти обстоятельства, происходящее было омерзительно до тошноты. Как, впрочем, и все дежурные речи о том, что необходимо чего-то там крепить во имя чего-то, быть достойными великого звания верного ленинца, неустанно бороться с чем-то…

Ох, даже Том Сойер и то веселее проводил время в воскресной школе, надо полагать – во всяком случае, то, что было в книге про него написано, всё ж намного приятнее этой риторики, вечно аппелирующей к «великому, типа, октябрю». Был ли он на деле великим – это ещё всё же серьёзный вопрос, по мнению Пашки, который знал от старожилов, что в родном городе те самые берега, где мальчишки бегали жечь костры из сосновых шишек, в то время были так же усеяны трупами, что нынче этими шишками. А уж личности тех, кто неустанно восхвалял эту тему, никогда не вызывали искреннего восторга отчего-то, зато неприятных эмоций – сколько угодно. Вон, Анна Геннадьевна, старшая пионервожатая школы, даже по школе в пилотке ходит, а в красной комнате у ней вроде бы настоящая буденовка имеется – только любому стороннему взгляду за версту видать, что материнство ей не грозит даже гипотетически, а вот некий нехороший диагноз уже в глаза бросается. Она как-то разок вздумала попенять Пашке за его независимые манеры да привычку охорашивать гриву, поставив в пример тёзку Корчагина. Ей пришлось выслушать всё, что заслуживал придурок, не ценивший свою жизнь даже ради какого-то заявленного дела – Пашка говорил хоть и с экспрессией, но спокойно и аргументированно, заставив собеседницу сперва побледнеть как октябрьское пасмурное небо, а после и вовсе удрать с места разговора, резко вспомнив о неотложном деле. Кто ж знал, что упрямец не поленится прочесть текст книги – а не удовлетворится сообщением наставников… Или первая учительница соседней параллели, что как-то пару недель подменяла их заболевшую в третьем классе – как начнёт, закатывая глаза от истеричного волнения, расписывать подробности пыток в гестапо, так поневоле поверишь, что делает это ради собственного удовольствия. Таких злобных глаз, как у ещё одной её коллеги, чьё присутствие тоже пришлось потерпеть дня четыре когда-то ещё тогда, Пашка вообще никогда не видел – а ведь тётка просто пришла вести уроки в класс, вообще-то не склонный к особой любви к безобразиям. Этот змеиный голос, унижающий человека только за то, что он в данный момент находится рядом, все запомнили навсегда – кому-то он ещё с полгода снился в кошмарах. Отмалчиваться и делать вид, что тебя тут нет, с этим экземпляром женщины-вамп, увешанной грудами украшений из золота и нефрита, было сложнее всего. Когда она взялась оттягиваться на добряке Никите, что честно выполнил задание на уроке русского, и, подняв руку, молодцевато взялся зачитывать правильные примеры на правило, Пашка понял, что не отсидится. Никита хлопал ресницами, не понимая, отчего с ним говорят столь высокомерно-уничижительно, как будто он сознательно совершил некое ужасное святотатство, и медленно осел, подавившись этим непонятным количеством злобы. – Примеры из слов «чаща» и «чашка» ты можешь оставить, хотя мог бы придумать и что-нибудь поновее, а слово «чушка» зачеркнёшь и напишешь слово «свинья» – оно и характеризует тебя лучше, – безапелляционным тоном потребовала педагог, с явным удовольствием отмечая, как заблестели глаза мальчишки.

В следующий момент Пашка уже поднял руку и, получив разрешение говорить, поднялся, как безвестный боец, сменяющий у огневой точки раненого товарища – ровно, плавно и без лишних чувств вообще…

– В нашем регионе расположены два гиганта алюминиевой промышленности родной страны, – бесцветным официальным тоном процедил он с нарочито деревянным выражением лица, чтоб враг раньше времени не мог распознать сорт оружия, наведённого на него сейчас в упор. – Доехать до одного из них сейчас можно за четверть часа на автобусе местного значения. Сырьё, производимое заводом, используется для нужд машиностроения, в авиационной промышленности и продаётся за рубеж, – продолжил он уже настолько без всякого выражения, что училка с удивлением уставилась на него, сдвинув густые брови, отчего её крупный резкий нос показался осколком скалы в сумерках.

– И что? – с вызовом тряхнув пышным каштановым хвостиком спросила она, ещё ничего не подозревая.

– А то, что единица алюминиевого сырья называется чушкой не только в обиходе работников завода, но и в официальных документах, кроме того слово «чушка» имеется в орфографическом словаре русского языка тысяча девятьсот восьмидесятого года издания, – тем же ничего не выражающим скучным тоном подытожил Пашка и неспешно уселся. – У меня всё.

Враг холодно отмолчался, пообещал проверить факты и даже чуть сник – но Пашка понимал, что это только тактическая победа, вполне могущая обернуться страшными последствиями в будущем, однако иначе отчего-то не мог. Стать крепкими друзьями с Никитой не дали его родители, уехавшие с сыном в тот же год куда-то из города навсегда. Все эти эпизоды до мутной линейки казались Пашке частностями, никак не связанными между собой кусками – пока он не увидел у этих людей и ещё подобных им выражение мерзкого торжества, когда они смотрели на унижение восьмиклассниц.

Девочек вывели перед строем и долго произносили какие-то глупости про передовую современность, недопустимость пропаганды варварства и необходимость борьбы с пережитками прошлого. Честно говоря, что к чему, не понимали до последнего не только жертвы и сам Пашка, изнывавший от желания поскорее покинуть это унылое сборище, но и большинство школьников, по привычке нацепивших кто дежурные улыбки, кто – деревянное выражение лиц. Но когда директриса уверенным и быстрым движением суховатых кистей рук – право, это напоминало хватку какого-то чудовища, Пашка до сих пор готов поклясться в этом – сорвала с девичьих шей кулончики прямо с цепочкой, ему стало жутко. Гордо, с чувством глубокого удовлетворения – так вот что означает этот речевой оборот на деле! – директор сверкнула серой плёнкой на карих глазах под мрачными очками с чёрной оправой и вручила свою добычу военруку, что явно боролся с приступом гипертонии на почве вчерашних возлияний. Тот почти вприпрыжку помчался в общий мужской туалет, чтоб утопить там, в унитазе пару изделий из белого металла – крестик и магендовид. Это был тот случай, когда Пашка запоздало понял, что стоит с разинутым ртом и хлопает глазами, с трудом веря, что происходящее – реальность. Он завидовал остальным школьникам, что могут стоять себе спокойно, уставившись в разные точки пространства – ему показалось, что он попал в какую-то странную реальность, не то мир кошмарного сна, не то в некий кластер виртуальной игры, хотя этих терминов тогда ещё не знал. Маргарита Константиновна точно заметила, что с ним неладно – и не то, опасаясь, что произойти может нечто неконтролируемое, ведь славу бьющегося насмерть за свои интересы мальчишка уже успел заработать среди сверстников, не то просто в душе не одобрявшая происходящее, двинулась своей плывущей походкой к девочкам, чтоб увести их в учительскую. Она произносила миролюбивым тоном какие-то надлежащие моменту слова, мозг от ужаса уже отказывался полностью воспринимать их. Затем слово говорил какой-то представитель невесть чего – Пашка не слушал, сам не свой от пережитого. Ему приходилось не раз слышать от одноклассниц, а часто и девочек постарше, что бегали за зашитой к всесильной завучихе, разные уверения в её благорасположении и стремлении помогать всем, кто носит бантики на хвостах и косах, буквально во всём. Почему же она допустила этот кошмар перед строем?! – не находил оправдания авторитетной даме Пашка, не в силах унять дремучее бешенство, так и поднимавшееся откуда-то из глубин его естества. И то, что его заставили наблюдать, как вскоре обе понурые героини, до конца линейки уперевшие глаза в пол, возвращались на свои места в строю, воспринимал как личное оскорбление – и не изменил этого отношения уже никогда.